Ответ Пушкина из Тверской губернии
6 июня в России широко и торжественно отмечают день рождения Александра Сергеевича Пушкина. В Тверском крае поэт бывал часто и порой гостил подолгу. Мы знаем тверские «адреса» Пушкина: Торжок, Берново, Малинники… Об одном из эпизодов биографии Пушкина, связанном с нашим краем, рассказала «Калининская правда» в статье «Ответ из Тверской губернии», опубликованной в 1974 году, в преддверии 275-летия со дня рождения поэта.
«Тяжелым выдался для Пушкина 1828 год. Просился у царя в действующую против турок армию – не пустили. Просился в Париж – отказали. Без вины виноватым сделали великого поэта за распространенный кем-то стихотворный отрывок из «Андрея Шенье», не пропущенный цензурой. После двухлетней судебной волокиты обер-полицмейстер Петербурга по приказанию Николая I отобрал у Пушкина подписку ничего не сдавать в печать без предварительной обычной цензуры, хотя сам же император обещал ему быть его цензором. Не успело миновать это потрясение, как снова завистливый рок стал угрожать поэту. «Ты зовешь меня в Пензу, — писал Пушкин П.А. Вяземскому 1 сентября, — а того и гляди, что я поеду далее, «прямо, прямо на восток». Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец Гавриилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами».
Разумеется, проказы были не Горчакова, а самого Пушкина, но опыт и житейская мудрость заставили поэта иносказательно предупредить Вяземского, которому некогда послал он свою опасную поэму. Да и на случай перлюстрации его письма такой эзоповский слог мог быть полезен.
Дважды вызывал Пушкина петербургский генерал-губернатор, и дважды поэт отказывался от своего авторства. Но в покое его не оставили и по личному указу монарха вызвали в третий раз к петербургскому главнокомандующему графу П.А. Толстому. Пришлось ответить личным письмом к самому Николаю Павловичу. Ответ этот неизвестен, но поэма грозила каторгой, и, естественно, не в интересах поэта было выдавать себя.
16 октября Пушкина освободили от дальнейшего следствия, и в ночь на 20-е укатил поэт из Петербурга в Тверскую губернию, в Старицкий уезд, в имение друга своего П.А. Осиповой-Вульф Малинники.
Радостный тон его писем из тех краев больше всего свидетельствует, какой страшной опасности ему пришлось избежать. Еще в Петербурге поэт получил ответ от П.А. Вяземского, который писал ему: «Сердечно жалею о твоих хлопотах по поводу Гавриила, но надеюсь, что последствий худых не будет…».
Беспечность Вяземского могла бы усложнить Пушкину заботу, если бы эти строчки попали в III Отделение царской канцелярии. Беззаботность князя была поистине удивительна. Разъезжая по Костромской и Пензенской губерниям, Вяземский всюду похвалялся своей дружбой с Пушкиным, услаждая свое самолюбие отраженным светом славы великого поэта. И в этом своем письме Вяземский просит Пушкина содействовать ему: «Ты, неблагодарный, не отвечаешь мне на мои письма, а я по всем великороссийским губерниям сводничаю для тебя и горячу воображение… молодых дворянок. Вот тебе послание от одной костромитянки , а ты знаешь пословицу про Кострому. Только здесь грешно похабничать: эта Готовцева точно милая девица телом и душою. Сделай милость, батюшка Александр Сергеевич, потрудись скомпоновать мадригалец в ответ, не посрами своего сводника. Нельзя ли напечатать стихи в «Северных Цветах»: надобно побаловать женский пол, тем более, что и он нас балует, а еще тем более, что весело избаловать молодую девицу. Вот и мои к ней стихи: мы так и напечатали бы эту Сузану между двумя старыми прелюбодеями…».
К письму Вяземского были приложены стихи Готовцевой:
О, Пушкин! Слава наших дней!
Поэт, любимый небесами!
Ты век наш на заре своей
Украсил дивными цветами:
Кто выразит тебя сильней
Природы блеск и чувства сладость,
Восторг любви и сердца радость,
Тоску души и пыл страстей?
Кто не дивится вдохновеньям,
Игривой юности мечтам,
Свободной мысли выраженьям,
Которые ты предал нам.
В неподражаемой картине
Ты нам Кавказ изобразил
И деву гор, и плен в чужбине,
Черкесов жизнь в родной долине
Волшебной кистью оживал;
Дворец и сад Бахчисарая,
Фонтан любви, грузинки месть
Из края в край, не умолкая,
Гласят поэту славы весть.
Одно…но где же совершенство?
В луне и солнце пятна есть!
……………………………….
………………………………..
Не справедлив твой приговор,
Но порицать тебя не смеем;
Мы гению простить умеем –
Молчанье выразит укор.
Анна Ивановна Готовцева родилась в 1803 году, к этому времени «костромитянке» исполнилось 25 лет. Она уже отличилась «на общественном поприще»: в 1826 году кто-то посодействовал ей, по-видимому, сам Вяземский, и ее стихотворение было напечатано в «Московском Телеграфе». Н.И. Греч и Ф.В. Булгарин – издатели «Сына Отечества» в том же году поместили еще одно стихотворение А.И. Готовцевой – «Одиночество», хотя оно было заимствовано из Ламартина.
Еще два стихотворения костромской поэтессы опубликовал В.В. Измайлов в своем альманахе «Литературный Музеум на 1827 год».
Печаталась Готовцева и впоследствии, уже будучи женой помощника управляющего Костромскою Удельною Конторою П.П. Корнилова. Поэтические способности Готовцевой отметил Белинский. Он отвел ей одно из первых мест в ряду литературных женских имен своего времени.
Еще в Петербурге Пушкин договорился со своим другом Дельвигом, что дополнительно к переданным ему стихам для альманаха «Северные Цветы» он вышлет и «Ответ» Готовцевой. Но в ту пору ему было не до ответа. В ожидании неприятных последствий по делу «Гавриилиады» поэт не терял времени. Днями и ночами он писал свою «Полтаву» и к тому времени, когда дипломатический поединок между царем и поэтом закончился победой Пушкина, поэма была закончена.
Не принялся поэт отвечать Готовцевой и по приезде в Малинники. На досуге он обдумывал стихотворное посвящение «Полтавы» и готовил отповедь парнасскому зоилу, на давний и злой упрек П.А. Катенина, приславшего Пушкину стихотворное обвинение в сервилизме.
Ответ Катенину, полный язвительных намеков и поставивший коварного приятеля в нелепое и смешное положение, был написан пушкиным в середине ноября 1828 года и послан Дельвигу из Малинников в Петербург с припиской: «Вот тебе в цветы ответ Катенину вместо ответа Готовцевой, который не готов. Я совершенно разучился любезничать».
Наконец, 26 ноября было готово любезное послание из тверских краев костромской поэтессе:
И недоверчиво, и жадно
Смотрю я на твои цветы.
Кто, строгий стоик, примет хладно
Привет харит и красоты?
Горжуся им – но робею;
Твой недосказанный упрек
Я разгадать вполне не смею.
Твой гнев ужели я навлек?
О сколько бы мук себе готовил
Красавиц ветреный зоил,
Когда б предательски злословил
Сей пол, которому служил!
Любви безумством и волненьем
Наказан был бы он, а ты
Была всегда б опроверженьем
Его печальной клеветы.
Учтивое обращение служительнице муз сопровождалось далеко не деликатными строками в письме Дельвигу: «Вот тебе ответ Готовцевой (черт ее побери), как ты находишь «эти холодные и гладенькие стишки». Что-то написал ей мой Вяземский? А от меня ей мало барыша. Да и в чем она меня и впрямь упрекает — в неучтивости ли против прекрасного полу, или в похабностях, или (уж) в беспорядочном поведении? Господь ее знает».
Слова Пушкина «эти холодные и гладенькие стишки» написаны по-французски и взяты целиком из стиха Вольтера в послании его к «Мадам Сен-Жюльен».
Насколько же был велик гений Пушкина, если, отбывая стихотворную повинность, навязанную ему Вяземским, поэт сумел с такою неподдельной душевностью выразить свое чувство и свою мысль в этом стихотворном шедевре. Цинизм его сопроводительных фраз не может быть принят всерьез, как нарочитый, напускной, маскирующий великодушие гения.
Поэт и в самом деле не понял, в чем обвиняла его Готовцева. Если судить его «по мыслям и замечаниям», напечатанных в тех «Северных Цветах на 1828 год», где Пушкин писал: «Женщины везде те же. Природа, одарив их тонким умом и чувствительностью самою раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души: они бесчувственные к ее гармонии; примечайте, как они поют модные романсы, как искажают стихи самые естественные, расстраивают меру, уничтожают рифму. Вслушайтесь в их литературные суждения, — и вы удивитесь кривизне и даже грубости их понятия. Исключения редки», то Готовцева не знала, кому принадлежали эти строки. Они напечатаны без подписи.
Возможно, что Готовцева имела в виду строки из «Разговора книгопродавца с поэтом», напечатанные как вступление к первой главе «Евгения Онегина» в 1825 году:
Но полно! в жертву им свободы
Мечтатель уж не принесет;
Пускай их юноша поет,
Любезный баловень природы.
Что мне до них? Теперь в глуши
Безмолвно жизнь моя несется;
Стон лиры верной не коснется
Их легкой, ветреной души;
Не чисто в них воображенье:
Не понимает нас оно,
И, признак бога, вдохновенье
Для них и чуждо и смешно.
Когда на память мне невольно
Придет внушенный ими стих,
Я так и вспыхну, сердцу больно:
Мне стыдно идолов моих.
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?..
В.П. Гаевский и П.В. Анненков предполагали, что «поводом к упрекам Готовцевой послужил отрывок из «Евгения Онегина» под заглавием «Женщины», напечатанный в «Московском вестнике» 1827 года.
Пушкина все же интересовало, какое стихотворное послание Готовцевой напишет Вяземский. Наконец, и Вяземский соизволил порадовать Готовцеву комплиментарными стансами:
Благоуханием души
И прелестью, подобно розе,
И без поэзии, а в прозе
Вы достоверно хороши.
………………………………
Дается редкому поэту
Быть поэтическим лицом:
В гостиной смотрит сентябрем,
Кто чародей по кабинету.
Но в вас, любимице наук,
С плодом цвет нежный неразлучен:
С улыбкой вашею созвучен
И стих ваш – сердца чистый звук.
Надо заметить, что не Пушкин доставил «мало барыша» Готовцевой, а Вяземский. В чем, в чем, в этом он прав: «дается редкому поэту быть поэтическим лицом». В сравнении с пушкинским лицом в ответе Готовцевой Вяземский восхищение свое передал «темно и вяло».
В «Северных цветах на 1829 год» стихотворение Готовцевой, посвященное Пушкину, действительно появилось между обращенными к ней посланиями Вяземского и Пушкина».
М. Яшин, «Калининская правда» от 27 апреля 1974 года.
